Лотерейный билет. Истории и рассказы. Стихи - Елена Афонина

Лотерейный билет

Истории и рассказы. Стихи

Елена Афонина

© Елена Афонина, 2017

© Екатерина Шафранова, иллюстрации, 2017

Редактор Александр Геннадьевич Степанов

ISBN 978-5-4483-6403-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Истории и рассказы

Господин из «заграницы»

Над Мармарисом заходило солнце. Отдыхающие потянулись с пляжей в отель, экскурсанты, утомленные ярким турецким солнцем и великолепными видами побережья, возвращались к ужину. Святой Николай сегодня принял и благословил еще одну порцию путешествующих, большая часть которых состояла из русских туристов, а меньшая – из немецких пенсионеров. Все они наперебой тараторили, каждый на своем наречии, и теснили друг друга, торопясь сделать снимки на память: одни с великим заступником земли русской, другие – с первым Дедом Морозом Санта-Николас, а третьи, не особо разбирая монотонный рассказ экскурсовода, просто с каменной древней статуей, чудом сохранившейся в этой далекой жаркой земле. Была, правда, одна пара, которая, хоть и пыталась так же, как остальные, запечатлеть себя на фоне творения старинных зодчих, выждав удачный момент, тем не менее отличалась от обеих групп экскурсантов непонятным ни одним, ни другим языком, на котором изъяснялись между собой эти мужчина и женщина. Муж и жена – то, что это именно так, следовало из мельчайших подробностей их поведения, по которому безошибочно определяются семейные пары, – всю дорогу держались особняком и, видимо, даже избегали общения. Женщина изображала на лице восторг при появлении за окном автобуса мало-мальски стоящего пейзажа и через мгновение морщилась, хваталась за голову и глотала таблетки. Ее муж терпеливо подавал ей поминутно то сумочку, то фотоаппарат и так же, как она, воздавал дань восхищения горным хребтам, поросшим тяжелой зеленью. На вид им обоим было около пятидесяти. Мужчина, правда, выглядел немного старше: возможно, из-за того, что носил бороду и усы; он был высок, слегка сутул, сух и худощав, много курил и поэтому иногда у него из груди вырывался глухой надтреснутый кашель; она же была очень загорелой, гладкой, такой же высокой, как и он, с как бы чуть-чуть примятым на скулах лицом, глазами и прической напоминавшая смирного английского спаниеля. По утрам она валялась часа два на пляже, выдвинув лежак на самое солнце, он же, напротив, видимо, не любил жары и оставался лежать под навесом; потом они шли купаться: она окуналась в прозрачную воду там, где неглубоко, он прыгал в море прямо с настила, выдававшегося над трехметровой глубиной, и проплывал сотню метров вперед. После купания они шли в номер принять душ, спускались к обеду, затем отправлялись отдыхать под пальмы гостиничного парка или к себе в отель. Иногда, как сегодня, муж и жена брали билет на экскурсию и ехали осматривать многочисленные малоазийские достопримечательности. Они уже были у затонувшего города в Мире и вместе со всеми вглядывались в голубую, как чистая минеральная вода, толщу, под которой виднелись оконные проемы и узкие проходы когда-то по-восточному шумных улиц. Затем их повезли на яхте к берегу: из скал зияли пустые глазницы древних гробниц, и поодаль уходила вниз воронка амфитеатра. Под ногами скрипел известняк, и мужчина подумал, что, возможно, они попирают прах давно усопших, изгнанный морским ветром из открытых захоронений.

На десятый день пребывания в Мармарисе мужчина лежал, как обычно, под навесом у моря. Жена его задержалась у маникюрши. Завтра они уезжали.

– Разрешите, я возьму соседний? – справа возник женский голос. Мужчина ответил на чистом русском «пожалуйста», и снова закрыл глаза.

Он лежал и представлял, как уже через день снова будет брести по промозглым рижским улицам, с утра звонить на работу, выходить из дома и делать вид, что спешит по делам, которых на самом деле нет, придумывать их в надежде на новый заработок и оставаться ни с чем. Он приехал в Турцию на деньги жены, как уже ездил не раз и в разные места и как уже привык жить, не признаваясь себе в этом и избегая примириться с подобным положением вещей, но с каждым днем все сильнее и безвозвратней укрепляясь в этом положении. Он понимал, что вряд ли уже что-то изменит в свои пятьдесят лет и потому сейчас вдруг, в этой поездке, заговорил на родном языке жены, чего никогда и нарочно не делал дома, оставляя за собой это последнее право. Теперь он уже совсем разуверился в ценности любого права и ни на что уже не посягал. Здесь он не хотел, чтобы любопытные понимали их с женой разговор или начинали завязываться ненужные отпускные знакомства, но уже знал, что, вернувшись, заговорит по-латышски, – в конце концов, что у него общего с этими приехавшими из России людьми, которых он наблюдал каждый день в ресторане и на пляже уносящими в номера коньяк, слишком развязными и шумными в обращении?

Он устал быть везде чужим, и ему уже было все безразлично; все, кроме того, что ему тепло и приятно лежать у синего моря и чувствовать, как полуденный бриз овевает его спокойно дышащее, засыпающее тело.

Танина любовь

Мы все добровольные пленницы своих грез

Поезд «Киров – Москва» наконец отправлялся. Заклацали откидываемые полки плацкарта, полетела пыль со спускаемых вниз матрацев, зашумели отъезжающие. Было около десяти вечера последнего августовского дня. Вагон был полон людей, возвращавшихся из отпусков и с каникул, еще пребывающих в эйфорическом состоянии совершенной свободы и уже торопящихся вернуться к своим вседневным заботам.

Таня Сильцева, молодая красивая девушка двадцати лет, уставшая и счастливая, сидела у окна и, задрав занавеску, смотрела на провожавших ее дядю и тетю, медленно уплывающих вдаль вместе с перроном. Она последний раз махнула им рукой и, когда поезд совсем уже набрал скорость, вдруг почувствовала, что ей смертельно хочется спать, несмотря на ранний час. Таня еще пробовала читать какой-то роман, который сунула ей впопыхах в дорогу тетя, но веки упрямо слипались, и она тщетно пыталась уловить смысл прочитанного. Тогда она отложила книжку, вытянулась на постели и, забыв даже про яркий свет, горевший прямо над головой, стала засыпать.

Таня Сильцева заканчивала в этом году иностранный факультет университета и в подарок получила от родителей деньги, которыми могла распорядиться по собственному усмотрению. Больше всего на свете ей нравилось путешествовать, поэтому, недолго думая, она решила все потратить на свои последние каникулы и увидеть наконец город, где выросли ее отец и мать и где она еще ни разу не была. За те две недели, что Таня провела в Кирове, она ни минутки не сидела на месте: каждый день кто-то из друзей или знакомых хотел ее видеть, приглашал к себе в гости, вез на рыбалку или на дачу жарить шашлык, водил по городу, демонстрируя достопримечательности, и Таня приходила домой уже после десяти совершенно без сил, съедала ужин и засыпала, с ужасом думая, что завтра вся круговерть повторится снова. Но теперь она уезжала, довольная тем, что столько успела и чувствовала себя отдохнувшей.

Всю ночь она крепко спала, ни разу не проснувшись, чего с ней никогда не бывало в поезде, и, приехав домой, забывая остывающий обед, принялась рассказывать о поездке и своих впечатлениях.

Перед сном она все еще вспоминала прошедшие так бурно и незаметно дни и думала, как приятно после долгого отсутствия снова оказаться дома, где все так спокойно и близко.

Следующий день прошел тихо и размеренно. С утра Таня съездила на факультет, после занятий сидела в библиотеке и вернулась домой к пяти часам. Потом она обедала, готовилась к занятиям, и вечером ей казалось, что она никуда не уезжала и все лето провела в Москве.

Она уже засыпала, окончательно успокоившись и перебрав в уме завтрашние дела, и вдруг вспомнила о нем, и в ту же минуту удивилась, как долго она его не вспоминала – целую неделю, а, может, больше. Он был Таниной первой любовью, они познакомились давно, еще в школе, и, хотя не виделись уже несколько лет и время от времени Таня увлекалась кем-нибудь новым, она неизменно, каждый раз перед сном вспоминала его и ждала. Ей казалось, что все еще не закончено и все остальное – это так, между прочим, а настоящее, то, с чем связана ее жизнь, – это он, только он и никто больше; ей казалось, что она знает, когда он думает о ней, и, пока она его вспоминает, он будет любить ее так сильно, как она хочет. То, что не все еще кончено, Таня ощущала особенно остро оттого, что их расставание было каким-то нелепым, и они даже ничего не говорили друг другу. Да, собственно, не было и самого расставания. В день, когда они должны были встретиться и поехать в Архангельское, вместо Артема пришла его мать и сказала, что им не следует больше видеться. Они стояли у метро, была осень, холод, дул ветер, желтые листья и пыль крутились по асфальту, и Таня, слушая, ничего не понимала. Она так ничего и не поняла: ни пока ехала обратно в метро, ни вернувшись домой, ни на следующий день, ни даже через год или два, – и это мучило ее и не давало ей покоя.